Это не все: то, что соотносится с "живой душой" как пребывающей в сердце, затрагивает — непосредственно, по крайней мере, — лишь промежуточную область, составляющую то, что можно было бы назвать собственно психическим уровнем (в первичном смысле греческого слова психэ), и не выходит за пределы рассмотрения человеческой индивидуальности как таковой. Стало быть, отсюда следует еще подняться к высшему смыслу, который есть смысл чисто духовный или метафизический. И вряд ли есть необходимость отмечать, что взаимоналожение этих трех смыслов точно соответствует иерархии "трех миров". Таким образом, то, что пребывает в сердце, с первичной точки зрения, есть эфирный элемент, но и не только это; с точки зрения второй — это "живая душа", но также не только это, ибо то, что олицетворяется сердцем, есть, по существу, точка контакта индивида с универсумом или, иными словами, человеческого с Божественным, точка контакта, которая, естественно, отождествляется с самим центром индивидуальности. Следовательно, сюда нужно ввести третью точку зрения, которую можно назвать «надындивидуальной», потому что, выражая отношения человеческого существа с Первоначалом, она тем самым преодолевает пределы индивидуальной обусловленности. И, наконец, это именно с такой точки зрения говорится, что пребывающее в сердце есть сам Брахман, Божественное Первоначало, из которого проистекает, от которого полностью зависит всякое существование и которое изнутри проникает, поддерживает и освещает все сущее. Эфир также, в телесном мире, может рассматриваться как всесозидающий и всепроникающий, и вот почему все священные тексты Индии и канонические (auforises) комментарии к ним изображают его как символ Брахмана; [917] то, что обозначается как "Эфир в сердце", в более высоком смысле есть, стало быть, Брахман, и, следовательно, "сердечное знание", когда оно достигает своей самой глубокой степени, поистине отождествляется с "божественным знанием" (Brahma-vidya). [918]

Божественное Первоначало, впрочем, рассматривается как также пребывающее в центре всякого бытия, и это соответствует тому, что сказано апостолом Иоанном, когда он говорит о "Свете истинном, который просвещает всякого человека, приходящего в мир", но это "божественное присутствие", уподобляемое еврейской Шехине, может быть лишь виртуальным в том смысле, что человек может не иметь его актуального сознания; оно становится полностью действительным для этого существа только тогда, когда существо это осознало его и его «осуществили» посредством «Единения» ("Union"), понимаемого в смысле санскритской Йоги. Тогда этот человек знает, самым реальным и самым непосредственным из всех способов знания, что "пребывающий в сердце Атман" — есть не просто дживатман, индивидуальная и человеческая душа, но что это также абсолютный и безусловный Атман, универсальный и божественный Дух, и что и тот, и другой находятся в нерасторжимом и неизреченном контакте, ибо в действительности они суть одно, как, по словам Христа, "Мой отец и Я едины". Тот, кто действительно поднялся до такого знания, воистину достиг центра, и не только своего собственного центра, но также — именно в силу этого — центра всего сущего; он осуществил соединение своего сердца с "Духовным Солнцем", которое является подлинным "Сердцем Мира". Рассматриваемое подобным образом сердце есть, согласно учению индуистской традиции, "Божественный град" (Brahma-рига); и последний описывается, как мы уже указывали ранее, в понятиях, сходных с теми, которые в Откровении относятся к "Небесному Иерусалиму", а он также является одним из олицетворений "Сердца Мира".

75. Божественный град [919]

Мы уже говорили по различным поводам о символике "Божественного града" (Брахма-пуры в индуистской традиции); [920] известно, что так именуется собственно центр бытия, называемый сердцем, которое, кстати, действительно соответствует ему (центру) в телесном организме, и что этот центр — есть место пребывания Пуруши, отождествляемого с Божественным Первоначалом (Брахманом) постольку, поскольку он является "внутренним распорядителем" (antar-yami), который управляет всей совокупностью способностей данного существа посредством «бездеятельного» действия, являющегося непосредственным следствием одного его присутствия. Имя Пуруша по этой причине толкуется как означающее пуришайя (purishaya), т. е. тот, кто пребывает или покоится (shaya) в творении, как в городе (pura); такое истолкование, очевидно, основывается на Нирукте, но А. Кумарасвами отметил, что, хотя дело не обстоит так в большинстве случаев, оно может представлять в то же время настоящее этимологическое отклонение, [921] и этот пункт, в силу всех сближений, которым он открывает путь, заслуживает, чтобы мы остановились на нем более подробно.

Прежде всего, следует отметить, что греческое слово полис (polis) и латинское цивитас (civitas), обозначающие город, своими корнями, соответственно, соотносятся с двумя элементами, из которых образовано слово puru-sha, хотя, в силу некоторых фонетических изменений при переходе от одного языка к другому, это может остаться не замеченным с первого взгляда. В самом деле, санскритский корень pri или pur в европейских языках превращается в ple или pel, [922] так что pura и polis строго эквивалентны; с точки зрения качества, этот корень выражает идею полноты (санскритское puru и purna, греческое pleos, латинское plenus, английское full), а с точки зрения количественной — идею множества (греческое polus, латинское plus, немецкое viel). Как совершенно очевидно, город существует лишь благодаря собиранию множества живущих в нем и образующих его "население" [923] индивидов (слово populus равным образом имеет то же происхождение), и это могло бы оправдывать употребление для обозначения его терминов, о которых идет речь. Однако, это лишь самый внешний аспект, и когда хотят проникнуть в суть вещей, гораздо важнее рассмотреть идею полноты. Но в этой связи известно, что полное и пустое, рассматриваемые как корреляты, являются одним из традиционных символических олицетворений комплементарности активного и пассивного принципов; в данном случае можно говорить, что Пуруша наполняет своим присутствием "Божественный град" во всей его протяженности и во всех его зависимостях, т. е. целостность бытия, которое без этого присутствия было бы всего лишь пустым «полем» (kshetra), или, иными словами, чисто потенциальностью, лишенной всякого актуализованного существования. Именно Пуруша, согласно текстам «Упанишады», освещает "это все" (sarvam idam) своим излучением, образом своей «бездейственной» деятельности, посредством которой осуществляется всякая проявленность, согласно самой «мере», которая определяется действительной протяженностью этого излучения [924] точно так же, как в апокалиптической символике христианской традиции "Небесный Иерусалим" весь целиком освещается светом Агнца, который покоится в его центре "словно закланный", стало быть, в состоянии "недеяния". [925] Мы можем еще добавить в этой связи, что заклание Агнца "от начала мира" в действительности есть то же самое, что ведическое жертвоприношение Пуруши, по видимости расчленяющего себя у истоков проявления, чтобы присутствовать одновременно во всех существах и во всех мирах, [926] так что будучи по существу единым и изначально заключающим все в самом своем единстве, внешне он предстает как множественный. А это, в свой черед, точно соответствует двум идеям, полноты и множественности, о которых только что была речь; и вот почему также говорится, что "в мире есть два Пуруши: один разрушимый и другой неразрушимый, первый распределен между всеми существами, второй незыблем". [927]